Владимир Набоков написал стихотворение в 1942 году и послал в «Нью-Йоркер», где его не опубликовали. После этого произведение считалось утерянным.
Писатель Михаил Идов перевел на русский язык стихотворение Владимира Набокова, утерянное в 1942 году. Оказалось, американский еженедельник «Нью-Йоркер» отказался его печатать в то время и попросил больше «не присылать такую похабщину». Набоков просил у издания гонорар, «соразмерный его русскому прошлому и печальному настоящему».
На днях стихотворение внезапно опубликовали в Times Literary Supplement.
«Это мало что первое в истории стихотворение про супергероя, это более-менее концепция сериала The Boys с опережением на 75 лет. Стих написан тем же размером, которым ровно через 20 лет будет написана стихотворная часть Pale Fire, и с парой похожих трюков — но разница между ними, конечно, огромная: тут английский у ВВН всё-таки ещё не стопроцентно родной, ну и дурачится он, конечно, больше», — отметил Идов.
«Плач человека завтрашнего дня»
Носить очки — мой долг. Иначе враз
И легкие ее мой суперглаз
Узрит, и печени дрожащий ком
Покажется, как в водорослях сом,
В сени костей. Измученный изгой,
Слоняюсь я по свету, словно мой
Из «Лира» соименник. Весь мой вид —
Носи я хоть трико, хоть тройку-твид —
Мне ненавистен: и могучий торс,
И каждой мышцы корабельный трос,
И синий чубчик. Ключ моей хандры —
Не пропасть, разделившая миры
Фантазии и Факта от и до
(Мне не слетать в «Орлиное гнездо»
И даже по призыву не попасть);
Меня постигла худшая напасть.
Я молод, полон сока, что твой клен,
И, что неудивительно, влюблен.
Но все позывы сердца и души
Стальной рукой не хочешь, а души:
Моя любовь — землетрясенье, смерч,
И брачный час сулит невесте смерть,
Отелю снос, а рядом с ним домам
Как минимум ремонт оконных рам.
А ежели она переживет
Сей взрыв любви? Какой зачнётся плод?
Что за младенец ринул бы на свет,
Сбив с ног врача? Он в возрасте двух лет
Сломал бы в доме каждый стул и стол,
А ножкой топнув, рухнул через пол;
Нырял в колодец в три; в четыре-пять
Сигал бы в печь на «я иду искать»
К восьми играл бы в поезда, подняв
Над головой всамделишный состав;
А там и супротив отца, шутя,
Восстало бы всесильное дитя.
Вот почему, где я бы ни летал,
Как высоко, как ни был плащ мой ал,
Погони за карманниками мне
Скучны. Парю в небесной желтизне
Один. Плечистый, но сутулый Кларк,
Из мусорного бака взяв пиджак,
Сминает плащ и прячет в тот же бак.
Год-два спустя: аллея, Централ-Парк,
И статуя моя. И женский вздох:
«Ах, Кларк, как он чудесен!» Да, неплох,
Я бормочу, вздыхая втайне — но
Обычным парнем быть мне не дано.
